Том 6. Звезда КЭЦ - Страница 130

130

А почему бы нам не попытать счастья? Золото – валюта, а на валюту мы могли бы очень многое купить за границей для Советской страны.

– Было это, – продолжал старый эпроновец, – в 1923 году. Взяли мы старую калошу – разбитую баржу для мусора, устаревшие водолазные костюмы – вот и вся оснастка – и начали работать. Обыскали дно…

– И ничего не нашли?

– Два старинных медных пятака и полкопейки. А потом выяснилось, что «Черный принц» выгрузил золото еще в Стамбуле.

Ну, насчет пятаков и полкопейки я пошутил. Мы нашли тогда кое-что большее, чем полкопейки. Нашли самих себя, убедились, что если бы нам настоящую оснастку, мы были бы водолазами не хуже, чем шведы и японцы, которых тогда считали лучшими водолазами в мире.

Вот с этого «Черного принца», с этого несуществующего золота и начался ЭПРОН. Через десять лет у нас уже были тысячетонные понтоны, десятки мягких небольших понтонов на семьдесят-восемьдесят тонн; мы научились работать на больших глубинах в тридцать-сорок саженей, мы стали поднимать суда в две-три тысячи тонн, а потом и в четырнадцать-пятнадцать тысяч тонн водоизмещением. Брались мы и за тяжелые ледоколы и их поднимали со дна моря.

Спускались в Балтийском, Баренцевом, Белом, Каспийском морях, на Дальнем Востоке – в Японском, Охотском морях. Огромный транспорт «Аммуо» – на Балтике, «Канин», «Ямал» – в Белом, «Юрпо», «Силач», «Фредерик» – в Черном, «Штурман», «Неаполь» – в Азовском, ледокол «Каспий» – в Каспийском, «Москва» – на Дальнем Востоке, «Патагония», «Вест-Гам», «Иван Сусанин» – ледокол… Всего не перечесть.

Много подняли, еще больше на дне осталось. У нас это дело хорошо поставлено. Изучаем списки погибших кораблей. Места их гибели на картах обозначаем кружочками. Подняли пароход – зачеркнули кружочек… С внутренними морями и пограничными районами закончим – за открытые океаны возьмемся. Ты видел экономическую карту моря, морские торговые пути? Старейший и самый широкий путь – через Атлантический океан из Европы в Северную Америку. На этом пути сотни парусных и паровых кораблей лежат на морском дне. Потом путь идет вдоль западных берегов Европы через Средиземное море, Суэцкий канал, Красное море на Цейлон, Суматру, по Южно-Китайскому морю. Путей в морях много, доберемся и до них. Почин уже сделан… Теперь с нашими подводными телегами мы обыщем все моря.

Протчев зажег спичку, чтобы разжечь погасшую трубку. Миша воспользовался паузой.

– А ты сам искал золото «Черного принца»?

– Я, – почмокал трубкой Протчев, – в то еще время мальцом был голоштанным, на Далеком за ракушками нырял.

– Теперь лучше работать?

– Намного лучше, – ответил Протчев. – Телеоко, телефон. Вот ты из Москвы за моей спиной акулу увидел и меня предупредил. А раньше в какие переплеты попадали порой! Вспоминаю, искали мы тралом затонувшее судно, телеока тогда еще не было. И вдруг – рывок. Зацепился за что-то трал. Стоп машина! Сигнальный водолаз командует: «Водолаз, к калошам! Водолаз, на трап! Закрыть иллюминатор! На манометр, на шланг». Есть! За несколько минут я спустился на дно. Глубина на этом месте была страшенная. Нашел трал. Осматриваю. Что за диво? Пустой. А что-то его держит. Ищу причину. Нагнулся. Вижу, трал зацепился за старый шестидюймовый трос. Начал я распутывать, да сам не заметил, как обмотал этим тросом свой сигнальный конец и шланг. В море, в полутьме, в густой воде, в тяжелом, неповоротливом костюме попробуй быстро распутать! А сверху уже сигнализируют: «Время подниматься».

«Подожди, – отвечаю, – запутался». А наверху не поняли и стали меня поднимать вместе с тяжелым тросом, запутавшимся в шлангах. Поднимают, сам знаешь, медленно. Чего я тут не передумал! Выдержат ли шланги? Оборвутся – конец. Поминай Протчева… Подняли меня таким путем сажени на две. Посветлело. Вижу, распутать можно, если снова на дно спустят. Сигнализирую, чтобы спускали, – вверх тянут. Телефон испорчен, дернул дважды за сигнальный конец: «спусти ниже». Верно, догадались, что неладно, начали спускать.

И снова я полез в тридцативосьмисаженную глубину. На такую глубину ни один водолаз тогда не осмеливался спускаться. Больше чем пятнадцать минут на такой глубине не пробудешь. А я уже перед этим полчаса на дне просидел. Да подъем вверх. Спустился на дно – в ушах стучит, и красные пятна перед глазами летают. А тут узлы проклятые распутывай…

Протчев смолк и задымил трубкой.

– Ну?

– Ну что «ну»? Вот сижу, покуриваю, с тобой беседую. Прямо и рассказывать больше нечего, дружок. По двести рабочих часов на год, по три часа на спуск – сосчитай. Почти два года под водой. Однако я надеюсь, меня еще года на два подводной жизни хватит. Теперь куда лучше стало.

– Очень темно под водой?

– Это зависит и от глубины, и от состава воды, и от времени года. Летом свет метров на пятьдесят под воду доходит, зимой больше до семидесяти-восьмидесяти. Дальше наши глаза не видят.

– А чьи же видят?

– Ну, крабовы глаза. Спроси у Карпиловского.

Он недавно показывал нам раков, выловленных на разной глубине. У тех, которые живут глубже ста метров, глаз совсем нет – исчезли, потому что не нужны. Одни глазные усики остались. У других, что живут глубже ста метров, и усиков не осталось. Зачем им глаза на глубине двух тысяч метров? Возможно, там солнечный свет еще виден, а возможно, только рыбы, которые светятся.

Обо всем этом Миша знает. Ему хочется навести Протчева на разговор о подводных приключениях. Но их беседу неожиданно прервали.

130